«Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать» (Еккл 3, 1-2)
В знаменитых свитках Мертвого моря, обнаруженных в 1947 и в последующих годах в давно заброшенных и трудно доступных пещерах Иудейской пустыни, особенно интересен рассказ о великой войне «Сынов света» с «Сынами тьмы». Авторы свитков, члены оппозиционной иерусалимскому жречеству кумранской общины, полагали, что поле битвы Добра со Злом происходит в мире их душ. Подобное противостояние совершается и на картине Леонида Л. Смирнова. Однако у него оно значительно более грандиозное, потому что соприкасаются недоступные человеческому пониманию стихии надкосмического и внекосмического Света и такой же Тьмы. Образованная Светом Жизнь традиционно представлена символическим парусником, подвержена опасному соприкосновению с мраком Вечной Смерти, что чревато ее временным растворением или исчезновением в небытие.
Поэтому композиция вызывает не только любопытство, но также чувство подсознательной тревоги. Художник это понимает и как Символист с большой буквы он старается с помощью символики цвета объяснить идею своего произведения. Чтобы придать ему более оптимистическое звучание, он на высоком эстетическом уровне свободно манипулирует целым комплексом сложнейших философских, религиозных и психологических проблем, стараясь их раскрыть с помощью самого наглядного, но далеко не самого простого языка живописи.
Этим он следует пути столь далеких от нас и почти уже полностью забытых египетских гностиков, раздумья которых о подлинной сущности Света и тьмы или надличностных Добре и Зле, наложили отпечаток на христианскую и исламскую мистику и вдохновили художников на творческие искания. У гуманистов эпохи Возрождения ушедшие в беснующиеся «безумные корабли» обозначали губящие людей пороки. Картина Леонида Л. Смирнова перекликается с парадоксальными и при этом удивительно красивыми и поэтичными видениями средневековых мистиков. Так, например, в ней можно обнаружить следы учения иудейских каббалистов о «Свете, который содержит мысль» и «Свете, который не содержит мысли». Если первый активен и проявляется себя как творец, то второй противится всяким изменениям в божественной и для них материнской «самобытности», и тем самым превращается в источник вселенского зла.
Неспокойное диагональное построение картины и ее контрастное колористическое решение показывает, что в мироздании существуют полностью антагонистичные друг другу потоки света и мировой тьмы. Художник с помощью возникших в его воображении образов и красок размышляет о непрерывной драме перехода Света во Мрак и обратно - Мрака в Свет. О рождении и смерти, после чего следует новое рождение.
В невообразимо черной бездне, символически олицетворяющей Высшую Космическую Действительность, глубину которой, по определению раннехристианского мыслителя Иоанна Лествичника, «нельзя измерить», еле заметно просвечивают многочисленные красно-коричневые блики творческой энергии Первосущества, то есть знакомого «Света, который содержит мысль». По замыслу художника, Демиург, в котором свет и тьма сплавлены в единую с ним целостность, не имеет никакой доступной человеческому восприятию и пониманию формы. Только он обладает истинным существованием и возможностью создавать другие феномены вселенской витальности.
Здесь позволим себе небольшое отступление. Еще в VI веке загадочный греко-сирийский мистик Псевдо-Дионисий Ареопагит учил, что божественный «Недосягаемый Свет» тождественен столь же «Божественному Мраку». Человек при виде ослепительно сияющего Бога, совсем как при взгляде на Солнце, теряет способность созерцать что-либо. Он слепнет и для него все превращается во тьму. Проповедник и гимнолог Андрей, митрополит критский, учил, что постоянно сравниваемый с Солнцем Христос «скрыт, будучи явен, и явен, будучи скрыт».
Поэтому почти черный фон картины обозначает недоступного нашему сенсорному осознанию надкосмического Демиурга. По определению византийца Михаила Пселла, Он есть «некая непостижимая Иная Природа», объединившая в себе любые противоположности.
В недрах вечного Хаоса образовалась странная Космоформа, которая своим извивающимся телом заполнила всю нижнюю часть композиции. Она конвульсивно изгибается и, на первый взгляд, смотрится неким космическим монстром. Однако как раз в этом содержится ее уникальность, как и породившей ее Тьмы. Обладая частью ее творческой энергии, Космоформа, как мистическое Чрево или Материнское Лоно, также способна выдать из себя земную человеческую жизнь.
Широко раскрытый верх Лона ассоциируется с морской раковиной, чашей, пещерой, гнездом, чудовищным ртом и постоянно сопоставляемой с раной – вульвой. Все они были мистически связаны с таинствами рождения и смерти. Рассмотрим их по порядку физиологической и «знаменной» значимости.
Древнеегипетская богиня Нут по утрам рождала Солнце, а вечером его поглощала. В храме на острове Дендера было изображено это бесконечно повторяющееся таинство – из гениталий Нут выкатывается не соразмерный им солярный диск, чтобы потом войти в также слишком узкий для этого раскрытый рот божества.
Чаша в раннехристианской обрядовой практике была символически сближена с раковиной и купелью. При крещении погруженный в воду человек мистически умирал для «ветхой жизни» а выйдя -–он «воскресал» для «вечного существования». В мифологии кельтов говорится о Мабиногионе – «котле воскресения», куда в сумерках бросали мертвых воинов, чтобы утром на заре они вышли оттуда ожившими.
Космоформа Леонида Л. Смирнова излучает свет. Этим она напоминает Нут и легендарную Чашу Грааля, сделанную из цельного куска изумруда. На Тайной Вечере из ней пили Христос и Его ученики и впоследствии в эту Чашу была собрана Кровь распятого Спасителя. Когда заключенному Иосифу Аримафейскому Христос принес Чашу, то ее свет озарил всю тюрьму.
В гнезде вдели символическое олицетворение христианской церкви, которая, как птица, «высиживает» и, как Мать, оберегает своих птенцов – верующих людей. В пещере, как в гнезде или вульве, пришел в наш мир древнегреческий бог Зевс и там, согласно христианским апокрифам, вочеловечился Христос.
Египетский поэт V-го века Нонн из Хмима писал, как «во тьме непроглядной вселенной зорями горними вспыхнул свет, колеблющий землю, мраком не побежденный». Художник Леонид Л. Смирнов также видит свет материальной и энергетически емкой субстанцией. Из Космического Лона извергается столб света, похожего на обтекающую его края воду. На любопытной миниатюре Х1 века из рукописи в Бодлейянской библиотеке в Оксфорде только что созданный Богом физический свет ангел проливает на землю, как воду из кувшина. Противостоящий Злу свет предельно ощутим. Он, как некая липкая мазь, облегает материнское Лоно и вышедшего из него ребенка. Подобное понимание света часто встречается в преданиях и легендах о жизни христианских святых и праведников. Там говорится, что они питались светом, вешали на нем свою одежду и по солнечному лучу, как по канату, поднимались вверх. Этот свет, как разновидность особой духовной энергии, может быть увиден. Он возносится над ашрамами и общинами добродетельных людей. Если верить источникам, то во время ночной молитвы Святого Франциска Ассизского так сиял монастырь, что путники вставали, думая, что уже наступила заря.
Свет и вода были одинаковой причиной возникновения земной жизни, но в них также заложена и ее кончина. Как свет переходит во тьму, так и жизнь оборачивается мраком временного небытия. Об этом напоминала «шахматная» роспись погребальных камер у этрусков, где чередующиеся массы темных и светлых квадратов отобразили вечный круговорот Природы. Именно его наглядно подчеркивает чернота и одновременная белизна картины.
Белый цвет означал Божественный Свет или Небесный Огонь. В некоторых мифах огонь пылает внутри женских детородных органов, которые, как помним, были символически связаны с рождающим «огненное слово» ртом. В датируемом 1У веком английском «Лэ о Хавелоке Датчанине», когда он спит, изо рта вырывается благоуханное пламя.
Световые вспышки возникали при рождении Зевса, Асклепия и Аполлона. В Библии «крепка, как смерть» плотская любовь названа «пламенем весьма сильным» (Песн 8,6). Джордано Бруно полагал, что его мать забеременела от искры, вылетевшей из кратера Везувия.
Подобные явления происходят и при смерти. В китайском буддизме пять огней сияют не только при рождении каждого «нового» Будды. Но и из его трупа также брызжет пламя. Когда в 1240 году ушел из земной жизни архиепископ Эдмонт Кентерберийский, «от него внезапно просияла светящаяся роса и его лицо окрасилось прекрасным розовым цветом». Можно еще добавить, что в стихотворении гуманиста Пандольфо Колленуччо «Канцона к смерти» (около 1500) она названа «сияющей».
Тем самым светоизвергающее Лоно на картине Леонида Л. Смирнова или рождает парусник, символизирующий жизнь, или, втягивая его обратно в себя, прекращает его физическое существование. Происходит феномен «божественного усыновления» для нового рождения. На вотивной терракоте из Италии умерший входит в чрево богини, чтобы вновь родиться.
Живописец на своем, наделенном высокой степенью знаковости холсте, сумел объединить в одно целое жизнь и смерть, показал их генетическую зависимость от света и тьмы, а также – от небесной влаги и земной океанической воды. Такое проникновение космического света в земные потоки впервые произошло при крещении Христа. В одной палестинской легенде говорится, что при Его вхождении в Иордан в реке загорелся свет. На миниатюре в армянском Евангелии Могли (Х1 век) воды Иордана перечерчены горизонтальными полосами Небесного Света. Они напоминают те «щели» или блики, которые «разрывают» черноту фона картины, над которой мы в данном тексте размышляем. Своим тусклым (что вовсе не значит немощным) светом они «подпитывают» свет, охвативший Лоно и парусник. От этого они становятся еще более чистыми. В средневековой легенде люди входят в церковь почерневшими от грехов, а выходят из нее белыми, омытыми волнами космического или Божественного светолития, сила которого перешла в освященную воду.
Когда некий живописец написал дьявола в его омерзительном виде, тот в ярости столкнул его с лесов. Однако художник не погиб – дева Мария протянула руку с картины и удержала его в воздухе. Так и светлый парусник на нашем полотне никогда не провалится в находящуюся за рамками картины, но мысленно ощутимую мрачную бездну Мирового Зла. Подаренная Творцом жизнь не погибнет в черноте несуществования.
Леонид Л. Смирнов не просто размышляет о судьбоносных для человечества первых и последних вещах. Он в них живет, созерцает своими духовными очами и переносит увиденное на холст. Провидческий пафос его работ состоит в том, что онсумел по-иному взглянуть на проблему возникновения жизни и ее далеко не всегда и не каждым осознаваемой неуничтожимости. В результате мистического «брачного союза» Света и Тьмы древнеегипетские Осирис и его сестра Исида еще в чреве своей матери полюбили друг друга. Свет и Мрак соединились внутри Высшей Космической Реальности, и была создана еще одна реальность – наша земная жизнь.
Именно в этом скрывается кажущийся парадокс радостного и оптимистического звучания мнимо печального и даже трагического художественного полотна. Сине-зеленый цвет материнского Лона – это колер вечно зарождающейся жизни. Неслучайно средневековые художники писали Деву Марию и Христа в зеленом облачении.
Наполненные светом и как бы пылающие огнем паруса ладьи жизни, наподобие огненных мечей ветхозаветных ангелов, отгоняют тьму небытия от Божественного Мрака. Еще раз напомним, что «недоброй» Тьмы мы не видим на картине, но художник подразумевает ее существование за рамками художественного пространства полотна, то есть вдали от творческой энергии Истинного Космоса. Между создающим Светом и разрушающим Мраком лежит непроходимая пропасть.
Адской тьмы мы не видим, и в этом содержится еще одна творческая удача художника. Ее там и не могло быть. Ведь смолянистая чернь Зла боится Небесного Света. Знаменитый шведский визионер Эммануил Сведенборг считал, что если вышедший из Рая луч падал на дно геенны, то всем ее несчастным обитателям он казался зловонной и гниющей язвой. Еще более страшной, чем смрад и гниющая чернота преисподней.
В заключение наших размышлений можно отметить еще одну творческую удачу художника. Мистики полагают, что черный цвет препятствует проникновению любых внешних вибраций – как позитивных, так и негативных. Поэтому колоды магических карт Таро хранили завернутыми в черный шелк, но, когда приступали к гаданию, их открывали. Автор картины также приоткрыл перед нами завесу ущербного для ума незнания и вывел зрителя из тесных рамок обыденного мышления. Темный фон его произведения массивнее или «тяжелее» невидимой нам черноты смерти. По словам Григория Турского, покрывало на алтаре, посвященном святому, становилось тяжелее, если святой хотел показать свою мощь. Художник хотел показать силу Первосущества и сумел это сделать, построив удивительный сценарий развернувшейся на картине драмы. Он запечатлел только то, что на какой-то счастливый миг приоткрылось перед его духовным взором. Он еще раз напомнил, что развертывание жизни в Космосе не имеет никаких пределов. Китайский мыслитель Лао-Цзы учил: «Один рождает два, два рождают три, три рождают тьму вещей». Именно эта тьма незримо скрыта в иллюзорной черноте фона картины.
Картина оптимистична. В ней не ощущается пугающего и деспотичного средневекового персонифицированного христианского «Бога с рысьими глазами» или не менее пессимистической и настораживающей идеи восточной нирваны, где нет абсолютно ничего, и ничто никогда не происходит. Полотно Леонида Л. Смирнова полно движения. На нем, как и в нашей жизни, все меняется, и, глядя из него, мы не сомневаемся, что вслед за пока еще призрачными парусами в пространство Света войдет весь корабль реальной человеческой жизни. Со всеми находящимися на нем людьми.
Перефразируя Генриха Сузо, немецко-нидерландского богослова XIV века, позволим себе сказать, что «беспорядочная свобода» дожизненного хаоса неизбежно превращается в «упорядоченную простоту».
Ужас смерти всегда переходит в радость рождения.
